Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
Значение фиги расшифровывалось на прокуренных кухнях страны.
Дом Натали и Александра, словно магнитом, притягивал к себе людей, для которых каждое дуновения свободного ветерка было живительной силой. Художники тащили сюда полотна, поэты читали свои стихи, музыканты играли, а многие просто дымили сигаретами и вели бесконечные философские споры.
Каким образом в круг посвященных попадали исключительно интересные люди, Филипп понять не мог, на что Натали с умным видом подсунула ему книжку Воннегута и сказала:
— Фил! Просто мы все члены одного караса...
Книжки она давала Филиппу регулярно, и он проглатывал их с жадностью голодного крокодила. Большинство книжек в доме Саши и Натали были из области запрещенных и полузапрещенных. Это придавало особую остроту постижению смысла этих книг, и как бы делало Филиппа членом круга посвященных в некую тайну. В чем эта тайна, он толком не понимал, но впитывал в себя Булгакова, Маркеса, Ричарда Баха, а заодно и опальных поэтов: Цветаеву, Гумилева, Хармса.
Лариса все время старалась остаться в стороне от шумных и громких вечеринок, и жизнь Филиппа обрела некую двойственность. Временами он исчезал из ночных бдений молодежной тусовки и растворялся в Ларискиных объятиях, временами она не могла найти его по нескольку дней, нервничала, обижалась, но никогда ни о чем не расспрашивала.
Жила она в маленькой квартире вдвоем с отцом, он занимался каким — то художественным промыслом: мотался по колхозам, лепил глиняных Ильичей у входа в клуб и рисовал стенды с партийными лозунгами. Отношения у них были странные: говорила Лариса всегда с отцом сухо и жестко, тот же старался как можно скорее оставить денег на жизнь и вновь загреметь колпаками по пыльным дорогам на своей видавшей виды «Волге». О странном семейном статусе разговор никогда не складывался, и Филипп оставил эту тему. Тем более что каждая встреча с Ларисой заставляла его все чаще хвататься за шариковую ручку, и новые стихи укладывались в заветную папку толстым слоем. Эти встречи были абсолютно не похожи на все его предыдущие любовные похождения: их близость не шла дальше жарких поцелуев, и его более серьезные намерения обрывались всякий раз странной реакцией Ларисы. Она начинала плакать и уходила в себя. Филипп чувствовал, что она чего-то не договаривает, но настаивать, расспрашивать ее было делом безнадежным, и он просто ждал более удобного случая.
Когда они оставались наедине, Лариса зажигала все свечи в доме, садилась на диван, укрывшись пледом, и слушала его стихи. Иногда она читала и свои, но очень редко, стихи ее были все об одном, в них все время присутствовал дождь:
На земле — только дождь и мы,
Ты травинкой к дождю тянешься.
В каждой капле — по две луны…
Мы исчезнем, а дождь останется
Однажды Филипп, повинуясь непонятному импульсу, притащил к ней в квартиру свою заветную карту и стал рассказывать ей о странностях, которые происходили с ним и с этим загадочным куском старой ткани. Она была первым человеком, которому он рассказал о случае на крыше. Лариса внимательно вглядывалась в линии параллелей и меридианов, затем взяла атлас по астрономии и нашла в нем карту звездного неба.
— Смотри, все очень просто, — вздохнула она. — Твой знак — Скорпион. Там, где это созвездие накрывает Землю — звезды покровительствуют тебе.
— Т-сс! — приложил палец к губам Филипп. — По-моему, об этом никому нельзя говорить.
— Кто тебе это сказал? — шепотом переспросила она.
— Никто, просто я это знаю. — ответил ей шепотом Филипп и поцеловал.
— Подожди, — выскользнула она из его объятий, — это нужно понять до конца.
— Ничего нельзя понять до конца, ибо после конца тоже что-то виднеется, — глубокомысленно изрек Фил и прочитал короткое четверостишие:
Много лет размышлял я над жизнью земной,
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно!
Вот последняя правда, открытая мной.
— Когда ты это написал? — изумилась Лариса.
— Году эдак в 1100, - невозмутимо прикрыл глаза Филипп, — меня тогда звали Омаром Хайямом!
— А! Может быть, — ничуть не смутилась она, — должна тебе сказать, что тогда ты писал лучше. Но давай вернемся к карте.
— Хорошо! — вновь перешел на таинственный шепот Филипп, — но дай мне слово, что ты никому не выдашь этот секрет.
— Клянусь! — искренне подыграла ему Лариса.
— Слушай! — Фил приложил палец к губам. — Ты родилась под созвездием Рака? Мы опускаем прямую линию из центра этого созвездия на землю и находим твою точку. И чем ближе находятся наши точки на земле, тем ближе наши линии Судьбы!
— А еще, — подхватила она его тональность, — чем ближе наши точки друг к другу, тем сильнее наша любовь!
Они смеялись и фантазировали, они придумывали увлекательную театральную историю, наполненную мистическим влиянием старого свитка на судьбу персонажей. Словно подыгрывая им, карта вспыхивала короткими яркими вспышками разноцветных огней, но они уже не замечали сторонних знаков — они видели только друг друга. В этой игре Лариса как бы пропустила границу своего извечного порога близости с Филиппом, но когда отступать уже было поздно, то на лице ее проступила странная виноватая улыбка, и она словно шагнула в пропасть.
— Ты счастлив? — тихо спросила она утихомирившегося Филиппа.
— Наверное, — уклончиво ответил Филипп, хотя в душе его скребли кошки и на мозги давило чувство ревности.
— Я расскажу тебе, как это было, — ровным голосом продолжила она.
— Не нужно, — попытался возразить он, — у каждого из нас уже что-то было в этой жизни.
— Нет, у тебя такого никогда не было и не будет, — она встала с постели, и луна отразилась серебристыми мазками на ее покатых плечах.
Рассказ был прост и ужасен.
После развода родителей, она уехала с отцом в Ростов, в его шикарный дом, вокруг которого всегда крутилась веселая и общительная публика. Был у отца близкий друг и помощник, умный и талантливый художник, для которого дом отца был всегда открыт. Они часто уезжали на халтуры вместе, а когда отец уезжал один, то друг присматривал за дочуркой товарища, отводил в школу и приносил в дом еду. Ей было всего четырнадцать лет, когда в очередной отъезд отца в дом вечером явился его друг.
Он привязал ее ремнями к спинке старой железной кровати. Для нее, навсегда, главным виновником случившегося остался отец. Это был трагический сюжет. Отец ничего не мог ей доказать, так как бывшего друга долго не могли найти. Нашли его через два года не милиционеры, а ростовские приятели отца. Его привезли в дом в таком состоянии, что Ларисе уже нельзя было показывать исковерканное лицо полуживого человека. Она просила отца, чтобы художника отпустили, но отец только закрывал лицо руками и монотонно повторял: «Прости меня, прости дочка.»
В результате нервного потрясения у Ларисы открылся диабет.
С шестнадцати лет она была вынуждена колоться инсулином и следить за своим режимом питания. Ее не оставляло чувство дикого страха и физиологического отвращения к мужчинам. Отец продал проклятый дом и переехал в Киев.
— Все, — погладила она Фила рукой по лицу, — теперь ты знаешь все. Филипп молчал. До этой минуты ему казалось, что все главные неприятности в этой жизни случались с ним. Он был центром мироздания, и черная дыра пустых материнских глаз была его главной трагедией. Но в эту секунду дыра стала стремительно уменьшаться и превратилась в маленькую точку, а все освободившееся пространство заполнила Лариса. Многое стало понятно и в ее театральном таланте. Каждый ее выход в институте на репетиционную площадку был наполнен какой-то особой тайной. Простые этюды и упражнения давались ей с трудом — она как бы не понимала, как можно что-либо решить в этой жизни элементарно. Зато отрывки из классики, наполненные бурными переживаниями и страданиями персонажей ей удавались просто здорово. Она видела жизнь под необычным углом зрения, и это вызывало удивление у разумных людей и раздражение у пошляков.
Филипп не понимал, что происходит с ним, когда она выходила на сцену. Он влюблялся в нее тысячу раз и никогда не мог ответить себе до конца, что же именно так влечет его к ней. Вокруг было море других девчонок и случались всякие мимолетные знакомства, иногда весьма бурные, но никак не отвлекавшие его от влюбленности в свою Лауру.
Одно из таких приключений добралось до Ларискиных ушей, и она устроила, наконец, сцену ревности. Говорила она спокойно, с улыбкой, широко раскрыв свои наивные очи и нервно перебирая руками маленький кружевной платочек.
— Я понимаю, ты взрослый человек и тебя тянет к доступным женщинам.
— Все! Решено! Я произведу кастрацию и сделаюсь выдающимся тенором! — попытался отшутиться Фил.
